Ей что, ей не надо принимать печать. А по-мужскому, так можно будет ещё! Так что она ничего не потеряет, поэтому и не отговаривает. Хотя баба у него к плотским вожделениям и не охочая совсем. Желания у неё бывают раз в три месяца. Денег ей тоже хочется. Да она тоже готова, только после него. Кормчий сказал, что если и баба огненное крещение примет, и детишки примут, тогда по пять рублей за каждого добавит. Если так, тогда он сразу и расплатится за коляску, коня и избу. Только жить начали в сытости и достатке. А вдруг умру? Тогда зачем эти деньги? Да почему я должен умирать? Вон на радениях сколько мужиков было, и на заводе работают, и свои мастерские держат. Все в достатке живут. Не умерли же. Одного вчера на вокзале видел, тоже извозчик. Поклонились незаметно друг другу, чтобы никто не видел, подморгнули. Что же делать-то? Пойти коня, что ли, покормить? Может работа от мыслей отвлечёт!» – думал Макар, не находя себе места от переживаний.
– Пойду на улицу, коня накормлю, – сказал громко Макар, ни к кому конкретно не обращаясь и вышел из избы.
– Ну-ка, Фёдор, быстро за ним. А то ещё сбежит. Тогда Кормчий голову нам оторвёт, – сердито и отрывисто сказал Егор.
– Да ну, он же на радениях был, клятву дал. Не может быть такого, – весело ответил Фёдор.
– Ну, му! Не тебе учить меня, малец! Делай, что говорю. Бегом! – приказал Егор, доставая из холщовой сумки тонкий, острый нож и приступая к его отточке.
Фёдор стремглав выбежал за Макаром. Выскочив на крыльцо, осмотрелся. Затем решительно направился к покосившейся конюшни. Войдя внутрь он увидел Макара. Тот плакал, приложив голову к коню и ласково его поглаживая по морде. Фёдор осторожно подошёл, постоял молча, осматривая сгорбившегося Макара.
– Вот что, Макарушка, не терзай себя. Выбор сделан. Видишь, я живу. У меня всё хорошо. И одёжка, и еда. Через год-другой сам купцом стану. Не береди себе душу. Учителя-искупители всё видят. Они в чистоту тебя приглашают. Зачем тебе грязь плотская. Не мучай свою душу! Пойдём в избу, дальше продолжим готовиться, – спокойно проговорил Фёдор.
Макар промолчал, взял сена в охапку и бросил коню. Затем, развернулся и направился молча в избу. Вошёл, тоскливо осмотрел присутствующих. Глаза были красными. Видимо, изменения на лице заметил и Егор, продолжавший точить нож.
– Хватит, братик, переживать, успокойся. До тебя крещение принимали и после тебя примут. Знаешь, сколько я уже удесных близнят отсёк. Да штук двадцать! Все выжили и живут, да добро наживают. Так и ты будешь жить. Всё тебе в лучшем виде сделаю. У меня рука лёгкая. Смотри, какой нож, остроты особой. Раз и всё. Видишь? – как будто услышав его мысли, заявил мастер.
– Угу, – ответил Макар.
– Мази и отвары имеются. Через неделю всё заживет. На-ка, выпей вот, сколько хочешь! Выпьешь, и полегчает. Как раз к прибытию Кормчего готов будешь. Да и мы уже почти готовы, – сказал, усмехаясь, Егор-мастер, передавая Макару бутыль с каким-то содержимым.
Макар взял из рук Егора бутыль, оплетённую лыком, и пригубил. Напиток был сладковатый. Постоял, прислушавшись к своим ощущениям. В голове зашумело, тревога начала пропадать. Он подошёл к малому столику, стоявшему в горнице, взял кружку и налил половину. Выпил и присел на лавку. Голова стала тяжёлой. Захотелось спать. Тревога почти сошла. Наступило равнодушие.
– Как тебе настоечка, Макарушка? – спросил Фёдор, с ехидной ухмылкой.
– Хороша! – сказал Макар и кивнул в знак поддержки своих слов.
– Ну, вот и хорошо! – засмеялся Егор-мастер, доставая из холщовой сумки обрубок какого-то металлического прутка загнутого, на пример кочерги, только маленького размера и показывая его Макару.
Макар посмотрел на кусок металла, налил ещё полкружки и залпом выпил. Ему было уже всё равно. Он даже и не стал думать, зачем этот пруток. Видимо, был нужен.
– Не спи, рановато ещё. И больше пока не пей. Ты ещё не готов. Иди, мойся. На кухне всё готово. Потом Васька за тобой уберёт и протрёт. Вот тебе мыло, называется черное, аж из самого Петербургу! Невское стеариновое товарищество выпускает! Батюшка-Кормчий на подъезде, – заявил Егор, посмотрев на хорошие медные часы и передал Макару кусок мыла, вытащенного из холщовой сумки.
Макар встал, пошатываясь, прошёл за печь, отделявшей горницу от кухни. Там уже на полу лежала солома. Он встал на неё, разделся, в последний раз осмотрел свой низ. Взял кусок непонятного состава, понюхал. Затем попробовал на вкус, не понравилось. Облил себя водой и начал намыливаться. Раньше он мылся только золой. Закончив, он надел длинную рубаху для радений и прошёл в горницу.
– Молодец, а вот уже и Кормчий, – сказал Егор, выглянув в маленькое окошко.
Через несколько минут вошёл «Кормчий». По-хозяйски осмотрел горничную. Взглянул строго на всех четверых.
– Здравствуйте, братушки. Как у нас? Всё ли готово, милые? – уточнил он.
– Всё готово, батюшка. Всё готово, только вашего слова ждём, – поклонившись, ответил Фёдор, который при его появлении, вновь стал за старшего.
– Вот и хорошо милые. Ты готов, Макарушка, чистоту испытать? – уточнил «Кормчий» у «Новика», переходящего в разряд настоящих членов общины.
– Готов, – тихим голосом ответил Макар, сделав некоторую паузу.
– Тогда начнём. Повторяй, Макарушка, голубок белый, слова за мной. Скоро ты запрыгнешь на пегого коня и скверна тебя уже не догонит. Эти слова передали тебе сами учителя-искупители, Селиванов и Шилов. Во сне, мне грешному, сегодня, приснились они. Сам Кондратий Селиванов, все свои имена назвал. Это знак тебе знаменитый, угоден ты ему. Сказывали они: «Передай Макарушке, наши слова. Да пусть повторит их. Тогда озарит его чистота и истинная правда».
«Кормчий» торжественно стал посредине горницы, запрокинул голову в вверх и начал громко и истерично выкрикивать слова из своего сна, прихлопывая, в такт себе, правой рукой по бедру: «Я, Кондратий, Андрей, Омушка, Иванушка Селиванов, как говорили люди и братья по вере, не тот на самом деле. На самом деле я Пётр III, над царями царь! А Алексашка Шилов, мой помощник ближний, князь Дашков. Мы говорим тебе, верный наш избранный, Макарушка. Ждём мы не дождемся той поры-времечка, когда перебирать будем всех. Перебирать, отсеивать. Правильных в одну сторону, неправильных в другую. И полетят белые голуби тучами. Все купцы-корабельщики, все кормчие-миллионщики, все чистые корабельные, с печатями на телесах, на пегих и белых конях поскачут. Завладею всеми престолами и всеми державами. Всеми коронами, что на земле, грешной, созданными. Все цари и власти мне поклонятся. Зазвонят они в большой колокол к великому прославлению. Верь нам и будешь с нами, а если нет – погибнешь без имени и счастья! Един учитель! Я ваш искупитель!».
Макар Мишин, непослушным от напитка языком, выговаривал слова за «Кормчим». Под конец он совсем запутался. В голове совсем помутилось. Наконец-то он закончил. Перед его глазами вновь оказалась знакомая бутыль, предложенная Егором. Он взял её и отпил несколько глотков. Его зашатало, закружило. Егор и Фёдор, взяв под руки, посадили Макара на лавку. Он практически ничего уже не понимал и не слышал.
– Начинай, Егорушка, начинай, – тихо сказал «Кормчий» и отвернулся к окну.
Через несколько минут, по комнате потянуло запахом жжёного человеческого мяса. Затем послышались шаги «корабельных», относивших Макара на кровать. Они бережно его уложили, положив под голову подушку. Макар лежал молча, только грудь его вздымалась, и раздавались непонятные болезненные вскрики и бормотания. Вряд ли он произносил их в сознании, скорее всего, оно было затуманенным.
– Всё, батюшка. Всё закончено в лучшем виде, – сообщил Егор.
«Кормчий» повернулся к говорившему. Осмотрел избу. Фёдора, молчаливо стоящего возле Егора и мужика Ваську, убиравшего корыто с кровью и отрезанной плотью. Помолчал, вздохнул и жёстко сказал: «Хорошо, Егор, спасибо тебе. Как всегда, молодец. Ты после нас уходи. Нужен будешь, то найду. Ты, Фёдор, со мной поезжай. Дел у нас не впроворот. Васька